— А ты? — внезапно спросил Джованни. "Так и не женился, после того, как узнал о смерти Марии, дай ей Господь вечный покой? — мужчина перекрестился.
Красивое лицо Федора помрачнело: "Нет. Давай, — велел он, — неси свои чертежи, пока я этого султана жду — помогу вам с гаванью. Мне еще эту свою кузину найти надо, Изабеллу, тетю Пьетро, так что, — он закинул руки за голову, — работы много"
— Мы ведь можем остаться, — осторожно сказал Джованни, поднимаясь.
— Еще чего не хватало, — отрезал Федор. "Одиннадцать лет по свету болтался. Живи уже тихо, пиши книги, преподавай, — хватит тебе неприятностей".
Он проводил взглядом мужчину: "Святые отцы знают, что он память потерял. Вот и отлично, незачем кому-то сообщать, что она вернулась. Как доберутся они с Пьетро до Лондона — там Джованни ее и обретет, память". Федор усмехнулся и развел руками: "Что поделать, такое случается".
Пьетро проснулся и посмотрел на низкую, большую луну за окном. В маленькой комнатке, где он спал, приятно пахло сандалом, слабо горела медная лампа. Он, подобрав под себя ноги, пошарил под подушкой.
— Мой ножик, — ласково сказал мальчик, прижимая его к щеке.
В монастыре не было ничего своего — даже рясу носил до него кто-то другой.
— Мой, — повторил Пьетро. До него донесся, — откуда-то издалека, — слабый, плачущий, женский голос: "Мой сыночек…, сыночек мой…, где он…, где…".
— Мама, — тихо сказал мальчик. "Я знаю, это мама моя. Мамочка, — он велел себе не плакать, — он уже был большим, — но слезы сами собой покатились из глаз. Он вдруг услышал мягкий, озабоченный голос отца: "Не спишь, милый? Месье Теодор ушел, мы с ним завтра в гавани встретимся".
Джованни присел на ковер, и привлек к себе ребенка, гладя его по рыжим кудрям. "Что случилось?"
— Я мамочку свою слышал, — всхлипнул Пьетро и уткнулся лицом ему в плечо. От отца пахло, как обычно — чем-то теплым, ласковым. Мальчик, успокаиваясь, спросил: "А о чем вы с месье Теодором так долго говорили?"
Джованни поцеловал мокрую щеку: "Это секрет, ну, ты никому не скажешь, милый. Я же тебе говорил — я потерял память, еще давно. Теперь она ко мне вернулась. Вот послушай".
Пьетро, затаив дыхание, вертел в руках ножик. Потом мальчик сглотнул: "Я понимаю, папа. Мне надо будет остаться в монастыре, раз у тебя дочка есть, родная".
— Дурак ты, дорогой мой сын, — Джованни нежно толкнул его в плечо. "Ты мой ребенок, и так будет всегда. А месье Теодор — твой двоюродный дядя, кузен отца твоего. Он его знал, и маму твою — тоже. Он тебе завтра все расскажет".
— Я большой, — напомнил себе Пьетро, и вздохнул — отец был совсем рядом.
— Остаться с тобой? — спросил Джованни и вспомнил, как зимними ночами, в Фонте Авеллано, когда сын был еще совсем маленьким, — он укачивал его на руках, завернув в грубую, шерстяную рясу. В келье было так холодно, что пар вырывался изо рта. Джованни, устроив ребенка у себя на груди, согревал его своим дыханием, — пока мальчик не засыпал, блаженно, сладко похрапывая.
— Ага, — Пьетро покраснел. "Один только разочек, папа".
Он задремал, держа Джованни за руку. Тот, осторожно вынув из пальцев ребенка ножик, спрятав его под подушку, улыбнулся. Он перекрестил мальчика и долго лежал, смотря в беленый потолок комнаты, слушая жужжание цикад в саду, что был разбит за стеной.
Ветер с океана раскачивал корабли, что стояли на якоре в гавани. Пьетро, уцепившись за руку Федора, спросил: "Почему мои папа и мама не поженились, раз они так любили друг друга, дядя Теодор?"
— Ты кричи тише, — посоветовал Федор, работая веслом — на втором сидел Джованни. "Я же тебе сказал — пока вы с отцом из Марокко не выберетесь, надо быть осторожными. А не поженились потому, что твоя мама была еврейка, а твой отец — католический священник".
— А что, — поинтересовался мальчик, — всем священникам нельзя жениться?
— Ну почему, — хмыкнул Федор, — англиканским священникам — можно. Твой отец хотел снять с себя сан, но не успел, — в урагане погиб. Я его и хоронил. А потом твоя мама родила тебя и умерла".
Он коротко вздохнул, поймав взгляд Джованни: "Это ложь, конечно. Что же делать — их обоих в живых уже нет, дай им Господь покой. А мальчик-то в чем виноват? Ни в чем".
— Когда вырасту, — твердо сказал Пьетро, — поеду в Иерусалим, на их могилы. Можно будет, папа?
— Конечно, — Джованни замахал рукой и с корабля сбросили трап.
— Я тебе потом еще кое-что покажу, — тихо заметил он Федору, уже оказавшись на палубе, — я в Риме работал в папской библиотеке. Они же, — Джованни с плохо скрытым отвращением прикоснулся к своей грубой рясе, — там чертежи синьора да Винчи держат. Те, которые никто никогда не видел. И еще, — его губы чуть искривились, — много всего.
Он подозвал к себе десятника и, показав ему изящный, четкий рисунок, стал медленно выговаривать арабские слова: "Все очень просто. Грунт, собранный со дна, будет складываться на плот, укреплённый между двумя лодками. Трос привяжем к молу. При повороте вот этого колеса, — палец уперся в чертеж, — он будет наматываться на барабан, и установка будет двигаться".
— А как за глубиной следить? — уважительно спросил десятник.
— Ось вращения барабана регулируется вертикально, так что все будет в порядке, — успокоил его Джованни. "Сделаем три…, нет, четыре таких механизма, и через неделю тут будет самая лучшая гавань в Марокко".
— Я такие механизмы на золотых приисках ставил, — добавил Федор по-французски. "Драга Леонардо, только ты ее усовершенствовал. Барабан лучше стал".
— Если бы еще придумать, как сюда втиснуть машину Уатта, — усмехнулся Джованни, — мы бы за день со здешним портом закончили.
— Верблюды! — крикнул Пьетро, стоя у борта корабля. "Смотрите, какая процессия!"
Федор взглянул на мол — закрытые шелковыми покрывалами носилки окружала охрана.
— Это архитектор, — благоговейно сказал десятник, — тот, что город строил.
— Интересный архитектор, — ядовито шепнул Федор на ухо Джованни, — он так всегда от людского глаза и прячется? Калека, что ли, какой-то?
В носилках тонко, неуловимо пахло розами. Изабелла высунула наружу холеную руку и коротко велела: "Подзорную трубу".
Она приложила ее к глазу и долго изучала мужчин, что стояли на корабле. Эфес сабли блестел сапфирами. Изабелла едва слышно сказала себе: "Это не он. Его бы я сразу узнала. И папа сказал, что его убили. Но сабля…, Это его сабля, ошибки быть не может. Европейцы, — она взглянула на высокого, темноволосого, красивого монаха. Раздув ноздри, вернув подзорную трубу евнуху, женщина приказала: "Узнайте — кто они такие".